— 25 —

28.08.73

Сейчас утро, солнце яркое-яркое, небо сине-синее, а в воздухе уже разносится какой-то осенний аромат. Последние дни лета… А мне что-то не по себе… А всё из-за тех Маринкиных слов…

Вчера вечером пришла Маринка и принесла тетрадки и чернила — я просила её привезти мне из Союза. Ещё Натка сидела у меня. Поговорили о чём-то, и вдруг Маринка ни с того ни с сего сказала: «Ленка, ОН приехал!» Я почувствовала, что в том месте, где находится сердце, что-то прыгнуло вверх, потом вниз, а потом как-то захватило прямо. А Маринка в двух словах рассказала, что «ашники» ездили в лес и что ОНИ тоже там были, что потом ОН с НЕЙ ушли вдвоём…

Маринка ещё что-то говорила, но я вдруг перестала видеть её и Наташку, только одни пятна: голубое — Маринка, красное — Натка. По щекам что-то ползло, мокрое и горячее… Что это? Неужели я плачу?! И я их не вижу из-за слёз?.. Я вдруг ощутила, что сижу на стуле, а не стою, как во время разговора. Мне стало стыдно, что они видят слёзы, видят такую мою реакцию, и я встала, отвернулась к окну. Я не ожидала, что так это восприму. Уж и готовила себя всё время, чтобы быть спокойной, но это так неожиданно произошло: лился разговор, что-то про Степанову, про всякое другое и вдруг на полуслове оборвала и сразу: «Ленка, Он приехал!»… А потом этот коротенький рассказ, очень и очень коротенький, про поездку в лес… Но и очень коротенького рассказа мне хватило, чтобы понять, насколько же сильно ОНА ему нравится…

Я стояла у окна, смотрела на дерущихся воробьёв, и снова с ужасом подумала, что я всё же не смогла его так вот забыть. Я очень, очень хотела это сделать, выкинуть его из памяти и совершенно не думать о нём никогда… Думала, что смогу забыть, общаясь с Толиком… Но как тут забудешь, когда такие вот дела, а?.. Всё же дурные мы создания — девчонки!..

— Ленка, ну не надо реветь из-за всяких там, ну, дураков, — это Натка мне говорит.

Как, разве я реву? Я повернулась к зеркалу: да, я плачу… И Натка не выдумывает…

Как-то «загнала» эти слёзы обратно в душу, потом мы поднялись наверх, в мансарду, ещё немного там посидели, поговорили, а потом пошли за мячиком к Маринке в городок.

Играя в волейбол, принимая подачу Васьки, я вдруг ужаснулась: боже мой, как же сильно меня это захватило, и как мне быть, и что мне делать? В этот момент я стояла посередине площадки и не поняла, почему около меня упал мяч и почему все обернулись на меня, а Витька-ефрейтор сказал: «Не спи!» И Васька с Серёжкой очень внимательно посмотрели на меня. А, наверное, и этот мяч был мой, а я, задумавшись, не взяла его. Мне стало стыдно, потому что казалось, что я нормально играла, а вот не получалось. Надо было заканчивать, а то всю игру порчу. Но тут, словно услышав мои мысли, на стадионе появилась мама, подошла и попросила, чтобы я отнесла папе в бильярдную маг и кассеты. Я, разумеется, сразу ушла, потому что позориться такой игрой я больше не могла.

Натка тоже забежала к себе домой и мы, отнеся магнитофон, пошли на качели. Малышни никакой не было, мы спокойно могли сидеть, качаться, разговаривать о жизни, о её смысле. Я даже какую-то «философию» развела по поводу ЕГО и ЕЁ… Много говорили, а я всё время видела перед собой его лицо, чуть насмешливое выражение глаз… Как в песне: «Эти глаза напротив…» Наваждение какое-то прямо!

А потом, дома, ложась спать, подумала, что всё же не могу так вот сразу забыть его — самоуверенного, иногда дерзкого и надменного и не признающего ничего, а иногда до смешного наивного, будто 5-летний ребёнок, иногда насмешливого, а порою такого доверчивого, словно ручной зверёк. И какие тут могут быть Толики?!

Сейчас с Наткой пойдём в школу, относить Людкины документы.

О, как я хочу и не хочу увидеть ЕГО!